Для того чтобы одолеть революцию и возродить Россию, необходимо очистить души — во-первых, от революционности, а во-вторых, от черносотенства.

От черносотенства?.. Но разве за этим словом скрывается какая-нибудь реальность? Разве теперь, после революции, после массового отрезвления и поправения, можно говорить о «черносотенстве»? Разве не оказалось (спросит иной, ожесточенно и безмерно правеющий обыватель), что «правые» во всем были правы?

На фото: Автор статьи И.А. Ильин

 

Нет, этого совсем не оказалось. Справа допускались великие упущения и поддерживались совершенно больные уклоны, на радость и на укрепление революционной левизны. И слово «черносотенство» не только не обессмыслено, но обозначает по-прежнему одну из причин революции в прошлом и одну из величайших опасностей в будущем. И это необходимо понять и продумать до конца.

Черносотенство есть противогосударственная, корыстная правизна в политике.

Это совсем не означает, что всякая правизна есть черносотенство; только пристрастная, инсинуирующая полемика левой печати может изображать дело так, что все правые суть люди своекорыстные, холопы и жадники. Можно не ценить демократию и отрицать парламентаризм — совсем не из классовой, или групповой, или личной корысти, а из любви к родине, именно ради всенародного, общеклассового, национального интереса; и вся благородная правая публицистика в России именно так всегда и ставила этот вопрос. Дело обстоит совсем не так, что всякий «недемократ» есть тем самым «черносотенец», но так, что всякий, предпочитающий свою корысть благу государства и родины и проводящий ее на политически-правых путях, есть черносотенец именно постольку, поскольку он это делает. Вопрос решается совсем не политической правизной, а ее программным наполнением; не тем государственным строем, который человек считает необходимым или лучшим, а тем интересом, ради которого он его отстаивает и одобряет. Словом, это вопрос цели, а не средства, вопрос политического содержания, а не политической формы.

Правая политика может быть черносотенной, но может и не быть черносотенной; и при этом она не должна быть и не смеет быть черносотенной.

Государство и государственная власть суть учреждения не классовые, а всенародные; их задача в созидании общего блага, а не личного, не частного и не классового. Люди могут расходиться в понимании общего блага, но не смеют ставить чью бы то ни было частную корысть выше интереса родины. И если они это делают, то они разрушают государство и родину, безразлично — делают это правые или левые.

Если корыстная политика справа есть черносотенство, то корыстная политика слева есть большевизм; это явления политически однородные, ядовитые и разрушительные; и притом обе эти склонности могут укрываться и в оттенках.

Если черносотенец служит личному интересу, то он карьерист, но черносотенному карьеризму соответствует слева — революционный и большевистский карьеризм. Если черносотенцы служат групповому интересу, то они создают власть правой клики, понятно, что правлению черносотенной клики соответствует слева — правление революционной и большевистской клики. И точно так же классовой диктатуре справа соответствует классовая диктатура слева. И в этом смысле можно было бы сказать, что большевики суть «черносотенцы слева», а черносотенцы суть «большевики справа».

Легкомысленно и поверхностно было бы сводить весь вопрос о черносотенстве к диктаториальному правлению или к правлению меньшинства: и диктатор, и «меньшинство» могут править государственно, служить общенародному интересу, мудро и целесообразно строить жизнь народа. История знает тому множество примеров, и не нашему веку, видевшему, например, реформы Александра Второго, возвышение Японии при Мутсу-Хито, политику Бисмарка и Столыпина, — было бы позволительно забывать это.

На фото: Государь Александр II

 

Черносотенец и большевик изменяют делу своего народа и государства во имя частной (личной или классовой) корысти — или явно, как это делают большевики, открыто выговаривающие свой образ действий, или тайно, как это обычно делают черносотенцы, то скрывающие свою корыстность, то изображающие свой частный прибыток, как дело общенародной пользы. Все это есть извращение государственного дела, политическая кривда, которую вместе с нашею допетровскою Русью можно назвать «воровским обычаем»…  

И вот приписывать этот «воровской обычай» каждому диктатору или «меньшинству» можно только или от исторической наивности, или ради политической лжи.

Эта кривда, этот обычай — губительны и слева, и справа. Но в истории бывает нередко так, что черносотенство является подготовительной стадией, за которою следует стадия революции. И тогда черносотенство уходит в подполье и в эмиграцию, выжидая, чтобы революционные злоупотребления, выросшие из безоглядной левизны, вызвали в виде реакции слепую тягу к безоглядной правизне. И к этому моменту черносотенство готовится, иногда даже пытаясь вступать в соглашения с вождями революции…

Русские черносотенцы не перевелись и поныне. Но их немного; и в зарубежной России они, слава Богу, выделились в отдельную клику и завели даже свой особый «флаг» и свою «словесность».

Они изображают себя особливыми приверженцами «закона» и «законности» и уверяют всех, что Россию надо спасать возвращением к букве предреволюционных законов. На основе этого они уже пользуются определенным именем, за которым и укрывают свою «политическую» стряпню.

Политически для них характерна прежде всего проповедь нерассуждающей покорности. Они сами изображают эту покорность как «преданность», доведенную до «обожания»; они требуют покорности и от других и подкрепляют свое требование грубою бранью и угрозою «перевешать» непокорных. Но сами они совсем не верят ни в свой флаг, ни в выдвигаемое имя и охотно поносят и чернят свое собственное знамя — то в глумящейся «поэме», то в отвратительном памфлете (например, Снесарев), то в личных беседах…

Проповедуемая покорность прилепляется у них к «форме» и к «букве». Они рассуждают, как старые подьячие, как крючкотворцы и буквоеды. И в каждом слове их звучит полное неверие в отстаиваемое дело. Чтобы идти за ними, надо быть или слепым, или таким же, как они сами. И за всей этой «проповедью» скрывается полное отрицание живого духа, живого правосознания, человеческой личности, ее самодеятельности и свободы; той живой личности, которая может повиноваться по убеждению и из любви, но не умеет покоряться сослепу и трепетать перед мертвою буквою.

Русский черносотенец, как и прежде, — обскурант, и именно эта обскурантская стихия удерживала и удержала русское простонародье в состоянии, благоприятствующем расцвету большевизма. Именно эта стихия, неспособная к воспитанию своего народа, создавала ту атмосферу культурного притеснения, от которой страдали малые национальности великой России.

Русский черносотенец не понимает и не приемлет общенародного интереса. Ему нужен «царь» для того, чтобы «царь» закрепил и обеспечил, во-первых, — его личную карьеру, во-вторых, — интерес его клики, в-третьих, — интерес его класса. И так как все эти интересы суть частные, а не всенародные, — то черносотенец враждебен всем другим классам и всегда злится и ругается, говоря о простом народе. И если он обращается к простому народу, то обращается как демагог, и эта демагогия его всегда проникнута плохо скрываемым презрением. Он мыслит «направо» потому, что ему нужна классовая диктатура, беззастенчивая и безжалостная…

Естественно, что все это связано у них с политическою неразборчивостью в средствах. Ныне, после революции, они мечтают о формальной и существенной реставрации; и не все ли равно, какими натяжками, уловками, посулами, сговорами и деяниями провести ее в жизнь? Лишь бы победить: а там — «победителя не судят»… И потому они готовы идти «хоть с чертом» против революции. И трудно даже вообразить, какая личная и классовая злоба, мстительность и жадность сидит за этою готовностью…

Таков облик русского черносотенства. Низок его политический уровень: это уровень черни. Пагубны его политические намерения: во имя личных интересов держать народ в состоянии черни. Образованная чернь хочет диктаториально править необразованною чернью, и притом мимо родины, во имя свое.

И ради этого предается дело сверхклассовой государственности, дело родины и общего спасения…

И, как понятно, что люди такого уклада и образа мыслей с самого начала революции договаривались с большевиками и шли к ним на службу: например, тот жандармский генерал, который из начальников охранного отделения поступил к большевикам в Смольный; или тот офицер лейб-гвардии, который был в Москве членом главной коллегии чека… И разве не сродни им те эмигранты, которые бормочут и шепчут «по секрету» о том, что у них уже подготовлен переворот «из ГПУ», что все коммунисты «перекрасятся» в черносотенцев и что потому каждый должен скорее взять у шептунов «письменную» заручку, удостоверение о том, что он еще в эмиграции кого-то «признал» и куда-то «приписался»?

Русские правые круги должны понять, что после большевиков самый опасный враг России — это черносотенцы. Это исказители национальных заветов; отравители духовных колодцев; обезьяны русского государственно-патриотического обличия. Не надо договариваться с ними; не следует искать у них заручек; надо крепко и твердо отмежеваться от них, предоставляя их собственной судьбе. Не ими строилась Россия; но именно ими она увечилась и подготовлялась к гибели. И не черносотенцы поведут ее к возрождению. А если они поведут ее, то не к возрождению, а к горшей гибели. У них не мудрость, а узость; не патриотизм, а жадность, не возрождение, а реставрация!

И благо, что они поспешили обособиться…