Автор: Борис ширяев
Дата: 2014-04-20 00:06

…Помнилось, что в эти дни половины апреля, когда в Крыму уже отвел урюк, на Кузнецком мосту по-весеннему радостные мальчишки продавали золотистые мимозы и первые душистые фиалки. Помнилось, как сквозь сон.Снежная пелена замерзавшего моря наглухо отрезала Соловецкие острова от остального мира. Зимой – ни писем, ни посылок. даже ветер не дул с материка и не стряхивал снежных риз с пятисотлетних елей.В тог день в стенах Соловецкого кремля была странная, необычная суета. Около общих плит 12-й «Каэрской» и 6-й «Церковной» рот устанавливалась длинная очередь. Начнете вымывались кельи-камеры. Во дворе, около памятника последнему кошевому запорожской сечи, окончившему на Соловках свою бурную жизнь, сначала шопотом, а потов во весь голос передавалась радостная новость:
- Эйхманс разрешил.
- Всем?
- Нет. Только духовенству и тем, кто имеет постоянный пропуск за ворота.
- А остальные?
- Остальные могут послушать звон. И это уже много.
Это была страстная суббота 1924 года. В Соловецких лагерях особого назначения. когда в монастыре, ставшем тюрьмою и каторгой, была отслужена последняя пасхальная заутреня.
*
Таких тихих ночей, как на Соловках, нет на всем земном шаре. Недаром ушедшие от мирской суеты суровые старцы Зосима и Савватий избрали этот остров. Ничего не нарушало здесь их молитвенного созерцания. В эту ночь было особенно тихо. Даже дежурный чекист у кремлевских ворот молчал, без обычных окриков, просматривал пропуски и выпускал через окованную медью еще во времена Алексея Михайловича, калитку таких же как он молчаливых людей. Похрустывал снежок. Морозило. Серными дугами лежали на звездном небе обгорелые арки Успенского собора. Вдоль циклопических, сложенных из гигантских валунов стен скользила вереница теней.Вот и древнее монастырское кладбище, где среди обветшалых крестов на могилах давно усопших монахов белеет свежий крест над могилой полковника Даллера. Последний намогильный крест, разрешенный на Соловках. Двери кладбищенской церкви открыты. Слышится хор старческих голосов. Последние монахи, не пожелавшие расстаться с монастырем и оставшиеся рыбачить на острове, поют предпасхальные молитвы. На амвоне – мощный, как апостол, местоблюститель Престола Патриаршего, опальный, но безмерно возвеличенный в своей опале - владыка Илларион.
*
Пасхальный звон одинокого колокола кладбищенской Соловецкой церкви будит вековечную тишину заснеженных елей. Далеко разносится он морозною ночью. Слышит его и осеняет себя крестным знаменем последний схимник-молчальник в землянке, укрытой в глубине бора. Слышит его и крестятся в своей прибрежной избушке библиотекарь последнего императора, профессор Криваш-Неманич, в сыпнотифозном бараке умирающая фрейлина трех императриц – баронесса Фредерикс. Бросила самодельные карты и замерла компания воров под нарами одиннадцатой роты. Замолкли, прислушиваясь к нему, чекисты в карауле…  Донесся звон и до страдальцев горы Секирной, раздетых до белья, и сбившихся в тесный клубок в промороженной, полуразрушенной церкви.  Слышит его самодержавный повелитель острова - Эйхманс и, кто знает, что пробудилось в его душе. помраченной кровью и алкоголем.  Пасхальный звон…

*  
Христос Воскресе из мертвых... Мерцают огни в высоких слюдяных светильниках, присланных папой Климентом патриарху Иову и подаренных им соловецкому архимандриту. Реют хоругви, расшитые нежными пальцами московских царевен. Огни свечей и лампад блистают на парчовых облачениях – дарах тишайшего царя непокорному, но великому в своем подвиге монастырю. Струятся благовония ладана из кадильницы, выкованной Великим Петром. Эти реликвии на Пасхальную ночь выданы верующим из антирелигиозного музея Соловецких лагерей.  Смертию смерть поправ… Не слышно уже старческих голосов древних, замшелых монахов. Мощно разносится святая песнь над заснеженным островом. Сотни голосов слились в едином порыве, в единой любви.  
- И сущим во гробех…
Во главе крестного хода – несокрушимая, гордая поступь непреклонного хранителя православия - владыки Илариона. За ним – три архиепископа, епископы, иереи, согбенные старцы монахи и верующие. Крестный ход трижды огибает древние стены.  
- Живот даровав!
Да, жизнь во Христе! В нем воскресение из тьмы ледяной могилы снежного острова. Нет больше соловецкой каторги. Мертвые встают из гробов.
- Христос воскрес!
*
- Воистину воскрес! Радостная влага слез на щеках. Поцелуй оживших, восставших из снежных могил. Кто они? Страждущие, собранные со всех концов великой страны и брошенные в ледяную жуть. Воскресший Христос дарует радость жизни и нет предела его благодати. Батумский турок Решад-Седад, великий мастер на все руки, протягивает выточенное им красное деревянное яичко потомку германских владетелей, правоведу барону Штромбергу. Финляндец полковник Аккерман, и здесь вытянутый в струну, как на параде, целует маленького московского купчика Сашу Телятникова. Во Христе – братья. Пять столетий слушали соловецкие ели пасхальный звон. Слышали и медный голос первого колокола – подарка Марфы Посадницы, слышали и мощный перезвон могучего оплота веры в далеком полночном краю. Одинокий колокол кладбищенской церкви звал в ту ночь к последней заутрени на святом острове. Больше она там не совершалась.