Возврата нет!



Автор: BR doc
Дата: 2014-03-28 00:05
...Из магазина «Остланд Фертриб» Анна Петровна вышла, не чувствуя своего тела, -своих прожитых сорока лет, не замечая домов, улицы, встречных знакомых. Ее сердце было охвачено сладким, возбуждающим очарованием. Это было похоже на то, как в детстве, у постели больного отца открывала она тайком пузырек с эфиром и, закрыв глаза, залпом вдыхала в себя волшебную, опьяняющую жидкость. Что-то случилось, что еще нужно понять, проверить, разобраться, но что — она чествовала всем своим существом, властно повернуло ее жизнь к солнцу, к свету, к забытым давным-давно и снова воскресший — теперь надеждам Она нетерпеливо рванула сумочку, судорожно выхватила смятый газетный лист и впилась еще раз на ходу в неровные, прыгающие строчки: ... «Владимир Петрович Ясенский разыскивает вою бывшую жену Анну Петровну, урожденную Истомину, оставшуюся в 1920 году в Ростове на Дону. Знающих что-либо прошу сообщить ... Дома, у себя, в маленькой коммунальной квартире Анна Петровна, не раздеваясь и не снимая шляпы, кинулась к столику и лихорадочно начала открывать заветный, маленький ящичек, куда не заглядывала давно-давно, она уже не помнила, когда. Замок не поддавался, руки дрожали ...  Наверное, вид у нее был исключительно возбужденный, ибо даже соседка Ольга Ивановна, открывая дверь, всплеснула руками и сочувственно затараторила, идя за ней следом в комнату: 
— Да что с вами, голубушка Анна Петровна? Неужели о сыночке известие получили? Вот дал бы-то Бог!...
— Получила, получила, Ольга Ивановна! Жив и здоров... В плену. — Она с усилием заставляла себя лгать. Не могла же она выложить «все» этой, — ставшей сразу чужой, незнакомой, — женщине, рассказать о том, чего еще сама не успела освоить, понять, охватить ясным и трезвым сознанием. Она села на кровать и ждала, а Ольга Ивановна, как нарочно, не уходила. 
— Анна Петровна, миленькая, а я с просьбицей ... Уж так-то я рада, так рада за вас!... Не откажите, голубушка, мой - то, Иван Иванович, именины вздумал справлять, в такое - то время! Уж будьте добры: тарелочек мелких с пяток и стульчиков, может, одолжите.. . Анна Петровна хотелось замахать руками и крикнуть: 
— Берите, берите все, только уходите! Оставьте меня одну! Ради Бога!

Все было открыто, вынуто и выложено на стол в кучу, вместе с измятым газетным листом и старой, потрепанной сумочкой.


Где-то давно Анна Петровна читала этот рассказ — «Машина времени». Ученый изобрел чудодейственный станок — и человек, нажавший рычаг, в мгновение ока переносился за две, пять, десять тысяч лет назад...А ведь здесь только двадцать лет.. .. Двадцать лет! Не может быть, нет, это — целая вечность! И даже не вечность, — это другой мир, другая планета, другая, не здешняя жизнь! Пожелтевшие венчальные свечи... Не может быть, чтобы это она, Анна Петровна, держала их в руках — и рядом — он, молодой, любимый Володя...  Еще раньше... Альбом. Гимназический черный передник. Отец — строгий, в мундире с пушистыми, светлыми баками. Стихи... Ангелочки .. .Первый торжественный бал при выпуске. И опять — он, Володя... жених. И вальс из оперы «Фауст»: 
Расскажите вы ей, цветы мои,
Как люблю я ее, как страдаю, любя ...
Только год они и прожили — воркующие, счастливые. А потом — революция, фронт, бегство. Белая армия отступила, ушла так быстро, неожиданно. И с ней ушел он, Володя, офицер...Потом — кошмарные, голодные, жуткие дни. Она бежала из родного города, где каждая улица, каждый дом, каждый камешек говорили о безвозвратно потерянном прошлом. Ютилась где-то в Москве, у тетки. Бесконечные жестокие зимы в нетопленой комнате, «буржуйки», селедочный паек. Жизнь кончилась в самом начале. Родная, когда-то интеллигентная, дружная семья, стала злой, эгоистичной, грубой, готовой перегрызть друг другу горло за лишний паек, за полено наворованных откуда-то дров...  
— Но ведь я не виновата, Боже мой, не виновата! — шепчет Анна Петровна, машинально перебирая в руках пожелтевшие, выцветшие сувениры.—Кто тогда знал, кто бы мог думать?.. Нет, она не виновата Не она сама — ее толкнули родные! Изменить, забыть, порвать навсегда с прошлым! Анна Петровна и сейчас содрогнулась, вспомнив, до какой звериной жестокости доходили эти люди под страхом голода и физического труда. И она не выдержала. Продалась. Вышла за грубого, безграмотного «большого человека». За паек. За квартиру. За сытую, подлую жизнь. И от «него» — сын, Миша. Как она скажет теперь Володе? Поймет ли он? Ведь он сам еще — выдержал, не изменил, помнит!..  
— Писать, писать, писать — шепчет Анна Петровна. — Объяснить ему все, ничего не скрывая ...
За стеной уже шумели гости. Двигали стульями, чокались, кто-то завел патефон. А Анна Петровна все сидела одетая, в шляпе, перебирая в уме свои горькие воспоминания. Сколько вынесла она за эти двадцать лет! Мужа посадили: обнаружилась большая растрата, подлоги, мошенничество. Оказывается, он изменял ей, имел любовницу… Она ничего не знала. Он вошел в ее жизнь чужим и таким же чужим ушел: умер где-то в далеких северных лагерях. У нее все отобрали, выселили из квартиры. Она сама воспитала, выкормила, поставила на ноги сына. Работала днем, ночью-стирала, готовила обед. Ребенка носила по утрам в детский сад и забирала с собой, возвращаясь с работы. Личная жизнь отходила куда-то далеко, на задний план. Все ее мысли, все заботы были о сыне. Настойчиво, с неослабевающим ни на один день вниманием, оберегала она его от растлевающего влияния улицы, старалась передать ему все то светлое, чистое, высокое, что сохранила сама от прежней-такой непохожей на советскую-жизни В одном только не могла она признаться сыну, - что где-то там, заграницей может быть, жив ее первый муж, офицер. Скрывала, оберегая его, своего мальчика, от преследований. Даже и карточку Володину и все эти вещи держала всегда под ключом. И сама превратилась в серенькую труженицу. Никто здесь не знает, кто она, не знает ее девичьей фамилии, ее родителей. Прежнее - было похоронено навсегда. И он, ее сын, рос, ничего не зная о том другом мире, от которого тупая, бездарная власть отгородила народ китайской стеной. Мальчик вырос таким, как они все- советская молодежь. Кончил десятилетку, а пишет с грубыми ошибками. На все чужое, несоветское, смотрит свысока. Каких-нибудь идеалов, увлечений она в нем что-то не замечала. И вот теперь, если останется жив, а она в глубине души верила твердо, что жив он будет, — как он встретит эту новость? И поймут ли они друг друга, такие разные, люди двух миров, найдут ли общий язык? Анна Петровна в сотый раз развертывала газету и опять перечитывала это незаметное объявление, для всех остальных людей не значащее ничего, а для нее...  За стеной патефон- хрипло, с перебоями, затянул что-то грустное и донельзя знакомое. Боже мой да ведь это его, Мишина, любимая пластинка! 
Раскинулось море широко,
Лишь волны бушуют вдали ...
Анна Петровна порывисто поднялась и, прильнув к заставленной наглухо двери, жадно слушала, затаив дыхание и вся уйдя в эту тоскливую, за сердце хватающую мелодию. Она как-то дернулась и опустилась на колени. Всем своим большим, мягким, безвольным телом поползла вниз, на грязный, не подметенный пол ... «... Мальчик мой милый, сыночек родной! Как я могла.... Хоть на минуту... хоть на одну минуту... забыть, изменить тебе... Старая, подлая дура... Как могла думать о себе, о каком-то счастье, когда ты, может, лежишь ... умираешь ... Мишенька мой, голубочек... Простишь ли ты мне? Никогда, никогда я не брошу тебя, что бы с тобой ни случилось... Я буду с тобой, одна... по-прежнему...  На утро Анна Петровна, похудевшая, с каким-то серым, помертвелым лицом зашла в магазин «Остланд Фертриб» и дрожащей рукой протянула объявление: «Среди военнопленных разыскиваю сына, Строева Михаила, 1923 года рождения. Умоляю сообщить через редакцию. Матери».

Сергей Климушин 
Газета «За Родину» Псков №1(96), пятница, 1 января 1943 года, с.5.