Автор: К.М. Александров
Дата: 2013-10-27 14:28

Зимой 2010 года апелляционный суд Киева признал виновными в геноциде украинцев во время Голодомора руководителей ВКП(б) — Иосифа Сталина, Вячеслава Молотова, Лазаря Кагановича, Станислава Косиора, Власа Чубаря, Менделя Хатаевича. Жертвам Голодомора поставлены памятники. Имена погибших выбиты на камнях скорби, установленных во многих деревнях и городах Украины. В Российской Федерации, в отличие от Украины, память жертв голода 1933 года, превысившего по масштабам трагедию Холокоста, практически не увековечена и существует лишь на уровне частных историй. А Госдума в заявлении 2008 года оправдывает Голодомор успехами индустриализации СССР. Такое положение нравственно невыносимо, а политически — преступно.  В год 80-летия Голодомора петербургский историк Кирилл Александров рассказывает об истинных масштабах этой рукотворной трагедии, оперируя, надо признаться, самыми осторожными цифрами. По последним подсчетам, избыточная смертность в СССР в 1933 году составила 9,5—9,7 млн человек.

 

Масштабы катастрофы

 80 лет назад в Советском Союзе умерли миллионы людей. В мирное время наших соотечественников погибло больше, чем в сумме ленинградских блокадников (примерно 1 млн) и советских военнопленных (примерно 3,3 млн) в годы Второй мировой войны. Статистику трагедии можно установить на основании сведений, опубликованных в 1993 г. группой специалистов-демографов РАН во главе с Евгением Андреевым. С 1927 по 1932 год население СССР устойчиво увеличивалось и выросло со 148 656 тыс. до 162 902 тыс. человек. В 1930–1932 гг. прирост еще все-таки покрывал смертность периода коллективизации, хотя от голода на этапах депортаций и в спецпоселках уже вымирали раскулаченные, а в 1932 г. случаи голодной смерти фиксировались и в отдельных сельских районах. Но в 1933 г. в демографической ситуации наступил полный провал. Численность населения СССР упала с отметки в 162 902 тыс. человек (на 1 января 1933-го) до 156 797 тыс. (на 1 января 1934-го). Число жертв Голодомора оценивается примерно в 6—6,5 млн человек. Из них около 4 млн погибли в Украине [1]. Голодные моры в России случались и раньше, но им предшествовали природные катаклизмы. Голод 1891–1892 гг. унес жизни 375 тысzx человек, в том числе около 100 тысzx умерли в результате сопутствовавших эпидемических заболеваний. Эту драму в конце XIX века народники назвали «Царь-голодом». После установления власти большевиков число жертв голода возросло в 12 раз: в 1921–1922 гг. от голодного мора погибли 4,5 млн человек [2]. При этом голод начала 1920-х гг. был следствием не столько засухи, сколько политики новой власти по отношению к крестьянству в эпоху «военного коммунизма». Идеологические установки определяли практические мероприятия ленинской партии. Это только гораздо позднее их стали объяснять безвыходностью экономического положения и «объективными» трудностями снабжения, которые сами большевики и создали.  

Власть «нового класса»

 Сегодня наиболее популярны две точки зрения на причины трагедии 1933 года. Первая — мор не имел искусственного происхождения, а стал результатом совокупности отрицательных факторов: неблагоприятных климатических условий, слабой урожайности и проблем в связи с форсированной индустриализацией в годы первой пятилетки. Вторая — массовый мор был репрессивной акцией русских коммунистов против свободолюбивых украинцев. Оба тезиса ошибочны. Объективных причин для Голодомора не существовало: если в 1931 г. с одного засеянного гектара в СССР собрали 650 кг хлеба, то в 1932 г. — 673 кг. В 1931 г. на человека приходилось 425 кг собранного хлеба, а в 1932-м — 415 кг [3]. Некоторое снижение обусловил сохранявшийся прирост населения. Засухи не предвиделось даже в Поволжье. 11 января 1933 г. в докладе Иосиф Сталин объявил: «Валовый сбор хлебов в 1932 году был больше, чем в 1931» [4]. Крестьянская трагедия начала 1930-х годов не имела и национальной окраски: в Украине погибали от голода не только украинцы, и голод поразил не только территорию Украины.  Главная причина Голодомора заключалась в конкретных политических решениях власти и их практическом выполнении низовым аппаратом. Победа, которую одержала Российская коммунистическая партия в ожесточенной борьбе с белыми армиями и силами крестьянского сопротивления, обеспечила прочность однопартийной модели нового государственного устройства. Численность номенклатурных работников — «нового класса» — постоянно росла и к концу 1920-х гг. составляла десятки тысяч человек. Это была привилегированная группа, четко осознававшая свои исключительные интересы. «Революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, — резюмировал югославский диссидент Милован Джилас, — привела к неограниченной власти одного, нового класса. Все остальное — маскировка и иллюзия» [5]. Важнейшая задача номенклатуры заключалась в том, чтобы любой ценой сохранить за собой политическую власть в завоеванной стране.  Вопрос о власти был и вопросом о сохранении жизни. Тысячам ответственных коммунистов грозила расправа и смерть в случае крушения однопартийного государства и победы противобольшевицких сил. «Наше положение, особенно когда уже Ленина не было, стало очень опасным»6, — признавал Молотов в 1972 г. Тем более что за рубежом удобного случая для возвращения на родину ждала Русская армия в изгнании — десятки тысяч опытных и мужественных воинов.  

«Снявши голову, по волосам не плачут»

 Первоусловием для удержания власти был жесткий контроль номенклатуры ВКП(б) над своей коллективной собственностью, которую большевики лукаво называли общенародной. В первую очередь речь шла о многомиллиардной по стоимости земле, объявленной «единым государственным фондом» еще в феврале 1919 г. Поэтому самостоятельные хлеборобы, полагавшие, что земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает, представляли для большевиков угрозу. В мае 1928 г. Сталин заявил на большевицком эзоповом языке: «Крестьянство является таким классом, который выделяет из своей среды, порождает и питает капиталистов, кулаков и вообще разного рода эксплуататоров» [7]. Хлебозаготовительные кризисы 1927 и 1928 гг. показали, что корпоративные интересы «нового класса» несовместимы с интересами крестьян, не желавших отдавать «дяде» за бесценок результаты своего труда. Зимой 1929 г. в советские города вернулись реалии «военного коммунизма» — карточная система и нормированное распределение. Новые проблемы в отношениях между деревней и городом, властью и крестьянством возникли в результате жестких ограничений хозяйственной свободы и финансовой деятельности, установленной большевиками при введении НЭПа. Рост крестьянского благосостояния в середине 1920-х годов привел к увеличению спроса и потребления в деревне. Началось и финансовое накопление. Интересы потребителя требовали расширения производства и торговли, размещения заработанного капитала в банковской сфере, его участия в торгово-посреднических операциях, привлечения в широкую предпринимательскую деятельность. Либерализация экономики предполагала отмену монополии внешней торговли и легализацию частных кредитно-финансовых учреждений. Такой курс вел к созданию в СССР сильного класса собственников, а как следствие — к свободе печати, собраний, местного самоуправления и политической деятельности.  На рубеже 1920—1930-х гг. ВКП(б) могла сохранить власть только в условиях нового закрепощения крестьянства. Наиболее независимая и хозяйственно достаточная часть крестьян подлежала физическому уничтожению, а их собственность — конфискации [8]. Большинство хлеборобов ждала судьба бесправных сельскохозяйственных рабочих, прикрепленных к государственным предприятиям по обработке земли. Контроль устанавливался не только над имуществом, но и над плодами крестьянского труда — произведенное деревней номенклатура распределяла по своему усмотрению.  Принудительный труд нерентабелен, ведет к огромным потерям, и в перспективе — к деградации сельских производителей. Но зато колхозная система на долгие десятилетия гарантировала политическое господство ВКП(б) над народом России.  27 декабря 1929 г. Сталин, выступая на конференции аграрников-марксистов, объявил о начале ликвидации «кулачества»: «Вопрос стоит так: либо один путь, либо другой, либо назад — к капитализму, либо вперед — к социализму. Никакого третьего пути нет. <…> Смешно и несерьезно распространяться теперь о раскулачивании. Снявши голову, по волосам не плачут» [9].  

Классовая борьба

 Сами крестьяне не стремились к коллективной обработке земли. В 1928 г. в СССР насчитывалось 24,9 млн крестьянских дворов, из которых 24,5 млн вели единоличное хозяйство и лишь 416 тыс. (1,7%) были коллективизированы [10]. К 1 октября 1928 г. существовало 36 520 колхозов всех видов с посевом в 1,8 млн га земли, с общим населением в 2,34 млн человек и производством около 8 млн центнеров зерна. По сведениям экономиста Сергея Маслова, хозяйства, которые большевики называли «кулацкими», составляли почти 5% от всех крестьянских хозяйств с общим населением в 5,6 млн человек (по другой версии — 6,8 млн). Они засевали 15 млн га земли, производили ежегодно почти 120 млн центнеров зерна и владели имуществом более чем на миллиард рублей [11]. Насильственная коллективизация, начавшаяся зимой 1930 г., встретила ожесточенное сопротивление. По данным ОГПУ, в 1930 г. в СССР произошли 13 453 массовых крестьянских выступления (в том числе 176 повстанческих) и 55 вооруженных восстаний. В них участвовали почти 2,5 млн человек. Чекисты зарегистрировали за год 13 794 низовых теракта и 5156 случаев распространения контрреволюционных листовок. Жертвами одиночных терактов и покушений стали более 10 тыс. партийных, советских и колхозных активистов12. В 1930 году, по официальным данным, сотрудники ОГПУ арестовали 331 544 человека (в том числе 266 679 — за «контрреволюционные преступления»), из них были осуждены — 208 069 (в том числе к расстрелу — 20 201)13. Для сравнения: в Российской империи за 87 лет (1826—1913) по всем делам, включая уголовные преступления, а также дела военно-полевых и военно-окружных судов (1905—1913), было вынесено 8268 смертных приговоров [14].  Массовость стихийного сопротивления встревожила Кремль. Сталину пришлось уступить, колхозы объявили «добровольными». В 1931–1932 гг. коллективизация проводилась при помощи комбинированных методов: репрессии сочетались с агитацией и усилением налогообложения единоличников. В итоге доля коллективизированных хозяйств выросла с 21% (на сентябрь 1930) до 62% (1932) при общем сокращении числа крестьянских дворов. Их население «самораскулачивалось» и бежало в города.

 

Однако в 1932 г. начался новый кризис колхозной системы. Чекисты докладывали: тысячи колхозов распались, за второй квартал в нескольких регионах 60 тыс. хозяйств покинули колхозы. Если в первом квартале состоялось 576 массовых антиколхозных выступлений, то во втором — 94915. Требования повстанцев варьировались в широком диапазоне от свободных выборов в Советы до восстановления монархии и столыпинского землепользования. Сталин в выступлении 19 февраля 1933 г. подчеркивал: «Восстановление кулачества должно повести к созданию кулацкой власти и к ликвидации советской власти, — стало быть, оно должно повести к образованию буржуазного правительства» [16]. Началось брожение в армии. Положение ВКП(б) вновь становилось непрочным.

«Зашибем!»

 Крестьян требовалось поставить в такие условия, чтобы они и думать забыли о сопротивлении колхозам. Трудно сказать, когда Сталину пришла в голову мысль о том, что активно сопротивляющиеся регионы можно обескровить. Голод и раньше применялся большевиками в качестве инструмента репрессий. И старый метод решили использовать вновь. Урожай 1932 г. попал под пресс тотальных хлебозаготовок. Большую роль в их организации сыграли чрезвычайные комиссии Политбюро во главе с Вячеславом Молотовым (Украина), Лазарем Кагановичем (Кубань) и Павлом Постышевым (Нижне-Волжский край). В 1972 г. Молотов объяснял жестокость своих действий так: «Нет, тут уж руки не должны, поджилки не должны дрожать, а у кого задрожат — берегись! Зашибем!» [17].  Хлебозаготовки 1932 г. превысили хлебозаготовки 1930 г. на 30%. В 1930 г. партийно-советская власть забрала более 30% валового сбора зерновых, в 1931-м — около 40%, в 1932-м норму увеличили до 45%, несмотря на то, что урожай 1932 г. был намного меньше урожая 1930 г. Из колхозов и единоличных хозяйств хлеб выгребали «под метелку». ОГПУ «ломало кулацкий саботаж».  Каганович депортировал кубанцев целыми станицами (Медведовская, Полтавская, Урупская). На Дону в Вешенском районе уполномоченные и ответственные коммунисты Белов, Овчинников, Пашинский, Плоткин, Шарапов, Аникеев подвергали хлеборобов средневековым пыткам, добиваясь непомерных хлебосдач. Колхозников ставили и сажали на раскаленную плиту, ломали им пальцы рук, подвешивали к потолку, выгоняли с семьями и детьми на двадцатиградусный мороз, закапывали в ямы, на людях зажигали одежду, топили их в проруби, заставляли пить воду, смешанную с керосином, инсценировали расстрел и т.п. [18]. 593 тонны хлеба Вешенский район сдал, хотя весь районный урожай 1932 г. составил около 570 тонн!  Широко практиковались занесения станиц, сел и целых районов, задерживавших выполнение плана по хлебосдачам, на «черную доску». Это означало полное прекращение всякой магазинной торговли с вывозом из села наличных товаров, запрет колхозной и частной торговли, прекращение кредитования и досрочные взыскания с хозяйств по всем обязательствам. Каганович занес на Кубани на «черную доску» 15 станиц. Молотов начал с шести крупных сел. После приезда Постышева на Нижней Волге «чернодосочниками» оказались 19 сельсоветов в 7 районах и несколько колхозов, а в Казахстане Филипп Голощекин, один из организаторов расстрела царской семьи, подписал постановление о занесении на «черную доску» 31 района.  

«Вместе со старшей сестрой камнем убили младшую 3-летнюю сестру»

 У крестьян удалось изъять 14,8 млн тонн хлеба (82% от плана). В итоге потребление хлеба в сельском хозяйстве упало с 31,2 млн тонн на 1928 г. до 18,4 млн тонн на 1932/33 гг. [19]. Зимой 1933 г. на Дону, Кубани, Украине, в Поволжье, Казахской АССР и в некоторых других регионах СССР начался повальный мор. Без войн и стихийных бедствий в стране голодали 25—30 млн человек. 22 января 1933 г. Сталин подписал директиву ЦК, запрещавшую выезд населения из районов, пораженных голодом. По его заявлению, стихийную крестьянскую миграцию организовали эсеры и польские агенты для ведения антиколхозной и антисоветской агитации в других районах СССР. Мигрантов следовало немедленно возвращать к постоянному местожительству. За полтора последующих месяца органы ОГПУ задержали 219,5 тысяч человек. Из них 186,6 тысяч были возвращены домой, остальные осуждены [20]. Пик Голодомора пришелся на весну 1933 г. Люди ели падаль и суррогаты, лягушек, сусликов, собак и кошек. В сводках партийных инстанций и органов ОГПУ отмечались бесчисленные драмы и случаи людоедства, в том числе и внутрисемейного, когда матери съедали своих детей или убивали младших, чтобы прокормить старших, а братья — сестер [21]. Документы рисуют страшную картину. Низовому партактиву предоставлялось право «решать на местах» вопрос о людоедах. Зачастую людоедов арестовывали и расстреливали за границей сельских населенных пунктов в балках, оврагах и низинах.

 

Во много раз выросла смертность в местах лишения свободы. В 1933 г. в СССР умер каждый шестой заключенный в масштабах страны — более 70 тыс. человек. Смертность в ГУЛАГе в 1933 г. вполне сопоставима со смертностью в Бухенвальде 1941—1945 гг. [22]. Голодомор 1933 г. был беспрецедентным преступлением, совершенным не по национальному, а по социальному признаку. Сталину удалось сломить сопротивление, и в деревне утвердилась ВКП(б) — «второе крепостное право (большевиков)». Колхозный строй гарантировал власть и неприкосновенность собственности партийной номенклатуры. Недаром XVII съезд ВКП(б) был назван «съездом победителей», а Молотов считал «успех коллективизации значительней победы в Великой Отечественной войне» [23].